сестре он понравится. Красивый, ласковый, мягкий. Теперь ясно — просто хорошенькая кукла.
— Петруччи остановил вас и посоветовал действовать иначе.
— Нет. Он мне тогда ничего не посоветовал. Просто сказал, если встряну сейчас — убьют. Меня — убьют. Потому что моему слову могут поверить, не Его Святейшество, так другие. Я не вмешался тогда. И потом не вмешивался. До сих пор не могу себе простить — но я не вполне поверил. С той женщиной в ту ночь ничего страшного не случилось. Напугали и отпустили. И я не хотел верить. Я знал, что он негодяй, но он был братом Лукреции… Но я следил. И когда девочка пропала, я быстро все понял. Они и не прятались почти.
— Потом вы вернулись в Неаполь. И, когда к вашему господину королю Федериго явились послы Его Святейшества, вы не отказались от брака.
— Нет. Не отказался. Должен был, но не смог. — Знал, что совершает опасное безумство, но узнав, что дочь понтифика может стать его женой, сделал все, чтоб вскоре оказаться в Роме во главе свадебного поезда. Федериго даже удивлялся такому пылу, но и ему этот брак был на руку.
— Вы были хорошим мужем моей сестре… «Были… — слышит герцог Бисельи, и понимает: — Это приговор».. Что ж, по крайней мере, лежащим в постели его не зарежут и не задушат. Он поднимается, а незваный гость, удивленно приподняв бровь, заканчивает:
— …но я, признаться, совершенно не представляю, что с вами теперь делать. Вы как глупый голубь, мечетесь, верите любой лжи, лезете в драку наобум…
— Я вас боюсь. — с удивлением говорит Альфонсо. — Наверное, дело в этом. У меня никогда раньше так все не путалось.
— Да, — поднимается навстречу Корво. — Вы меня боитесь — вы боялись сказать мне о забавах брата, и убили его. Не в поединке, просто зарезали как свинью. Вы меня боитесь — и вы вошли в нашу семью. Вы меня боитесь — и вам нужны советы посторонних, чтобы признаться мне в своих подвигах. Вы меня боитесь — и дважды пытались убить меня, первый раз едва не вызвав пожар на весь город, а второй раз устроили ловушку, когда я шел объясниться с вами. Вы трус, Альфонсо. И тут все становится легко и просто.
— Ваш брат был свиньей. Он был хуже свиньи. И получил именно то, чего заслуживал. Я думал, что вы такой же. Я ошибался и оскорбил вас. Я был виноват перед вами. До этой минуты. Где и когда?
— Сначала, — презрительно цедит герцог Беневентский, — пусть вас признают здоровым. С раненым я драться не стану. Да, и объясните Лукреции, почему вызываете меня. Расскажите ей все. Хватит с меня дурной славы… репутация убийцы… голубей мне не нужна. Альфонсо замахивается, метя кулаком в челюсть — но он ослаб, и рука движется медленнее, чем нужно. Запястье перехвачено, резкий рывок — и он летит в стену…
Ничего, думает он. Второй раз я не промахнусь. И тут наступает тьма. Человек, только что пытавшийся драться, лежит на полу, как сломанная кукла — нелепо разметав руки, подбородок упирается в грудь, и по губам на белое полотно рубахи стекает темная пенящаяся кровь. Недолго — одна волна, две волны, а третьей — нет.
— Проклятье… — шепотом выговаривает герцог Беневентский. «Ты дурак, ты его убил» — сообщают ему, и он молча соглашается: — «Я дурак». Потом вслух зовет:
— Мигель! Ему кажется, что если он подойдет к телу первым, то глупый голубь, любимый муж сестры, точно умрет — а пока, может быть, есть надежда… Де Корелла входит, видит, делает три шага вперед, опускается на колено рядом с Альфонсо Бисельи. Кладет руку на шею. Тихо просит Бога не забыть новопреставленного раба своего, помиловать и простить ему все, сотворенное на этом свете… Закрывает мертвецу глаза.
— Я обещал монне Лукреции, что этого не произойдет. — Это не упрек.
— Я не собирался убивать его. Просто оттолкнул сильнее, чем нужно. Я оскорбил его и он хотел меня ударить… — тихо, на грани шепота, говорит Корво. — Не рассказывай об этом никому, Мигель. Все равно это я его убил.
— Не рассказывать?
— Воскресить его нельзя. Чтобы доказать, что я не хотел этого делать, придется сказать правду. Всю. Отцу и Лукреции. И всем… и все равно не поможет. Нет, — качает головой герцог. — Так или иначе, это сделал я.
— Я позову слуг и останусь здесь до возвращения Его Святейшества, — разводит руками капитан. — Вам лучше уйти вместе с солдатами.
— Не думаю… — качает головой его господин. — Отец — вспыльчивый человек.
— Вот именно что, — кивает Мигель. — Но он справедлив, и мне-то ничего не будет — а ваша сестра все-таки женщина. Идите, мой герцог, прошу вас. И думает про себя, что в теперешнем состоянии Его Светлость стоило бы запереть на сутки в подвале, но на это вряд ли осмелится даже он сам, а вот с семьей герцогу Беневентскому сейчас видеться и разговаривать, и выслушивать все, что пожелают сказать отец и женщины — не стоит, как ни крути. Кабы не вышло еще хуже…
— Ты прав. Дела подождут до твоего возвращения. Если, конечно, у Его Святейшества не будет на меня каких-то особых планов.
Герцог встает идет к двери — медленно, осторожно, как двигаются люди, которые не уверены, что пол в следующий момент окажется там же, где и был только что. От дверей оборачивается:
— И, когда у тебя найдется время, займись Петруччи. Нужно разыскать и допросить всех, с кем он связан.
Капитан де Корелла думает, что он сильно рискует — но едва ли головой. Конечно, гнев Его Святейшества может обрушиться на горевестника со всей тяжестью, и в минуту негодования понтифик способен забыть, что де Корелла давно уже принадлежит к свите его сына… но вряд ли, вряд ли. И все же докладывать капитан будет, опустившись на колени и низко склонив голову. Как подобает. К тому же в этой позе не видны лица женщин. Слышен только вскрик монны Лукреции, шелест платья — ее подхватывает Санча, а больше здесь никого и нет. Только Александр, его дочь и невестка. Свита Папы осталась за дверью, и это хороший признак.
— Как это произошло? — рокочет над головой голос, подобный тяжелому гулкому колоколу. Капитан вздыхает, чтобы преодолеть оцепенение и немоту — а заодно и придать голосу необходимую сейчас скорбь.
— Ваше Святейшество, я не присутствовал при беседе Его Светлости с покойным… — отвечает низко склонившийся человек. Подняться ему не велели, значит, он будет разглядывать резной мрамор плит. —
